Глава
5Пока обслуга готовила мне яйца, я пел в душе. Я думал, что звучу достаточно тихо. Как само собой разумеющееся, всю неделю я был тихо самонадеян, что я буду лучшим на альбоме Muscle of Love. Частенько, пока Элис записывал свои вокалы на Record Plant, я пел в аппаратной. Это было достаточно легко, потому что музыка вырывалась с грохотом из динамиков на предельной мощности, так что, Ричардсон или Дуглас не смогли бы услышать мое неразвитое пение. Этот эффект был похож на тот, когда вы с грохотом мчитесь в реактивном самолете: вы можете петь или говорить и никто не услышит вас, но если вы заткнете пальцами свои уши, ваш голос станет более ясным. Так что, сидя на корточках на тахте перед консолью управления, я постоянно аккомпонировал Элису, и лишь пару раз, я был пойман когда Дуглас без предупреждения внезапно вырубал инструментальную пленку, и в аппаратой тут жде становилось тихо – кроме меня, когда я вплывал в следующую строчку песни. Когда это случилось, я тут же переключился с пения на громкий, утробный рык, и Ричардсон с Дугласом возможно предположили, что я либо прочищаю свою глотку, или в середине мерзкого приступа кашля.
Так что, когда я пел в душе в своей ванной на Парк Лэйн, я почувствовал себя готовым. У меня было это повторяющиеся видение: через несколько часов, я поеду спеть подпевки, и после одной или двух версий, Ричардсон вломится в большую комнату и спросит меня, не пел ли я до этого на профессиональном уровне. "Нет," отвечу я. "Только когда бродил по дому, или же подпевал автомобильному радио. Никогда за деньги." Он покачает своей головой, и скажет, что никогда не слышал такого коммерческого рок-н-ролльного голоса. "Да," скажу я робко, "Думаю, что я всегда осознавал магию своего голоса." После куперовских сессий Ричардсон попросит меня не возвращаться в Чикаго, к моей прежней жизни. Он обратится ко мне с просьбой продюсирования моего сольного альбома. "Звучит замечательно," скажу я, "но я едва-ли могу на чем-то играть. Пару аккордов на гитаре и все. Я понятия не имею как собрать группу." Ричардсон скажет, что в ответ на это он позаботится о создании моей аккомпонирующей группы. Я подумаю минутку. Потом, подниму свои глаза, и скажу с полу улыбкой на своем лице, "Да. Конечно. Давай сделаем это." Элис будет подслушивать
все это, и конечно, ему будет неприятно. Это отразится на его лице. Но какого черта, это же бизнесс. Я знал это, и Ричардсон знал, и конечно же и Элис. Я посмотрю на него и пожму плечами. Он пожмет плечами мне в ответ. Мы оба знаем в чем тут дело – мы оба знаем, что он был ярким уродцем-рок чудаком, который в одиночку занимался этим шоком, пока я был реален, певец рок-н-ролла который может доводить людей до экстаза или разрывать незначительной заразительностью моего голоса, простейшим изменением тона или громкости. Ричардсон спросит меня обдумывал ли я как будет называться мой первый сольник, и я пожму плечами снова, и скажу, что у меня была маленькая задумка – что он думает по поводу названия “Мистер Рок-н-ролл”? Он скажет, что по его мнению, это замечательное название, на самом деле, великолепное название, и что он очень хочет завершить работу над Muscle of Love, так, что мы могли бы начать работать над предварительными дорожками альбома “Мистер Рок-н-ролл”. Я обратился бы к Элису, и спросил бы его, не могу ли я поговорить с ним с глазу на глаз. Я зашел бы с ним за угол студии, и фамильярно положил бы ему на плечо свою руку, и сказал бы ему, что знаю через что ему придется пройти, что я знаю, что должно быть ему неприятно видеть волнение Ричардсона, которое он никогда не наблюдал прежде, но он не должен на этот счет беспокоится. Я с радостью выполню свое обязательство спеть подпевки на Muscle of Love, и что я даже не буду обвинять его за это, что у меня всегда найдется для него нежное место в моем сердце, потому что, в конце-концов, он был ответственен за весь этот хэппенинг, в переносном, незначительном смысле. И я надеюсь, что независимо от чего бы то ни было, я и Элис всегда могли бы остаться друзьями. Это крутой бизнесс, скажу я ему, и не стоило Ричардсону принимать подобное деловое решение между мной и Элисом. Он согласился бы, он сказал бы что знает о том, что я прав, но это было бы сказано безжизненным голосом, и он крался бы чтобы открыть пиво и посмотреть свой жалкий, маленький телевизорик, пока Ричардсон в захлеб рассказывал бы мне о своих планах относительно моего “Мистера Рок-н-ролла”, а я бы хладнокровно кивал головой, зная о том, что судьба всегда поймает тебя рано или поздно ...Моя еда прибыла. Я быстро поел; сразу после обеда на сегодня была назначена сессия, и я не хотел опаздать если мне нужно было бы петь немедленно. Я взял такси до Record Plant, и на куперовской сессии я оказался первым. Я подождал в холле. На стенах висели золотые пластинки, в качестве признания дисков разошедшихся миллионными тиражами и записанных на Record Plant: сингл Raspberries "Go All the Way", альбом Элиса School's Out, альбом Don McLean(а) “Американский пирог”, альбом Mountain's Climbing. Телефон, для пользования музыкантов записывающихся на Рекорд Плант, был в конце похожего на скамью дивана; телефон был соединен так, что музыканты не могли осуществлять междугородние звонки. Рядом с телефоном находился деревянный датский ботинок, привинченный, для использования в качестве пепельницы.
Я вошел в нашу студию. Когда мы покинули ее прошлой ночью, она была засрана и загромождена бычками сигарет, пищевой упаковкой, кусками сэндвичей, открытыми банками Будвайзера, маринадом и пластиковыми ложками, газетами, бумажными стаканчиками и бутылками из-под виски. Теперь, комната была
чистой, а студия была похожа на стерильную клинику где делают аборты. Таким обслуживанием и славилась студия Record Plant. Был некий негативный психологический эффект в возвращении в студию где были закончены предыдущие песни, и нахождении мусора оставленого во время более ранних рекорд сессий. Приятнее начинать на свежую голову, помня о часах потраченных на запись других песен собранных только в одном месте – на пленках.В нашей студии, молодая женщина по имени Jody Smith пела песню "Улицы Ларэдо." Ей было необходимо проделать какую-то работу над своей пленкой, и студия Record Plant могла впихнуть ее перед самым началом сессий группы Элис Купер. У ней был чистый, милый голос, но она понимала, что задерживается, и она нервничала. Было очевидно, что ее позиция в отношении студии отличается от элисовской. Она была в курсе расценок, и дороговизны оборудования, и трудности выбора студийного времени. Похоже, что она слегка запугана. Мисс Смит не была звездой, и для нее студия Record Plant отвечала всем ее стремлениям. Элис мог шлепнуться на кушетку в студии и смотреть телевизор пока он снова не почувствует певческий настрой; мисс Смит не могла себе этого позволить; она осознавала, что ее окружение не допустит этого. Она все время раздраженно поглядывала на часы, потому что ее время истекало а она все еще не закончила.
Элис вопел в аппаратную и сел на диванчик. Он ел сэндвич. Было 2:05 дня, а начало куперовской сессии было назначено на два часа. Мисс Смит позвала своего менеджера, бледный, обеспокоенный человек по имени Дэвид, вошел в большую комнату и она что-то зашептала ему. Дэвид, на котором был надет коречневый костюм, посмотрел через просмотровое окно на Элиса. Мисс Смит продолжала шептать, и Дэвид вошел в аппаратную.
"Простите," сказал Дэвид. "Вы – Элис Купер?"
"Да, а это мой сэндвич с фрикадельками," ответил Элис.
"Я ужасно извиняюсь, что мы затеяли весь этот разговор," сказал Дэвид. "Но Джоди почти закончила эту песню, и если бы у нас было еще несколько минут ..."
"Конечно," сказал Элис. "Я должен так или иначе доесть этот сэндвич и выпить несколько банок пива прежде чем смогу петь. Воспользуйтесь всем имеющимся у вас временем."
Но с появлением Элиса, Джоди Смит стала слишком зажатой, чтобы продолжать. Дэвид попросил инженеров о еще одном прогоне, но Джоди сказала, "Нет, нет, нам надо идти, мы можем сделать это позднее," и через 5 минут она ушла. Любители рока, инженеры смеялись, над тем как она пела "Streets of Loredo"; они сказали, что перед самым нашим появлением, она спела "High Noon." Элис не смеялся. За несколько дней до этого, он сказал мне, что он хотел бы сочинить всего две песни - "My Funny Valentine" и "The Lady Is a Tramp"; у себя дома, он любит крутить альбомы Burt Bacharach.
Джек Ричардсон сидел за консолью, изучая свои списки и решая какие подпевки надо записать прежде всего. Прибыл Michael Bruce. Он был гитаристом в группе Alice Cooper, и он не видился ни с Ричардсоном ни с Элисом с Калифорнии, когда он записал свои инструментальные партии на пленку. Это была его музыка, под которую Элису пришлось петь всю эту неделю, и теперь он был здесь для того чтобы помочь с записью подпевок. "Oooooooaaaaaaaaaa!" спел он, в оперном стиле, когда он вошел в дверь. Он нагнулся над консолью и сказал, "Давайте что-нибудь послушаем."
"Подожди твою мать, минутку," сказал Ричардсон. "Дай мне сделать свое дело."
"А каким делом ты занят?" спросил Брюс.
Майкл Брюс был коренастым и круглолицым, с длинными, слегка кудрявыми черными волосами. В 25 лет, он был похож на пьяного мальчика прислуживающего в алтаре. У него было плотное, мускулистое сложение, и он ходил как воинственный охранник школьном баскетбольной команды. Он быстро улыбнулся, но улыбка была не веселой; он был натуральным циником, и его цинизм возрастал по мере роста личной славы Элиса. Брюс написал большинство мелодий для альбомов, и сначало он был лидер вокалистом. Теперь, когда сам Элис получает такую поразительную мировую рекламу, Брюс страстно стремился добыть для себя такую же личную славу. Хотя он знал, что теперь, успех группы Ali
ce Cooper как и все остальное будет зависеть от его личного успеха, и он также был в курсе теории Шепа Гордона проталкивания Элиса как личности – и что эта теория Гордона без сомнения сработала идеально. Таким образом, Брюс вынашивал план.Ричардсон попросил Дугласа прокрутить запись песни "Hard Hearted Alice." Она почти сразу же зазвучала из динамиков аппаратной. Звук был мягким и мелодичным, наиболее подходящая вещь к баладе на альбоме Muscle of Love. С середины, вещь начала уплотнять ритм, и закончилась как обычный рок номер. Она рассказывала собственную историю Элиса, в самых мелодраматичных выражениях: ужасные проблемы существования "от побережья к побережью," с жизнью "такой же свободной как птичка в клетке" и "мозгов как яишница болтунья." В песне не упоминались шикарные апартаменты на Манхэттене или авторские гонорары Warner Brothers.
Ричардсон дал песне доиграть до конца. Когда она закончилась, Майк Брюс сказал, "Мне нравится, сколько это стоит, и как называется группа?"
"Прокрути еще," сказал Ричардсон Дугласу. "Теперь, все в четвером. Поехали с этого места."
Четверыми из нас были Элис, Майк Брюс, я, и худой, молодой пианист с печальными глазами по имени Bob Dolin, студийный музыкант нанятый Шепом Гордоном для того чтобы играть на альбомах Элиса Купера и быть одним из двух не куперовских музыкантов на сцене во время гастролей, чтобы придать группе более насыщенное концертное звучание. Мы открыли деревянную дверь толщиной в шесть дюймов ведущую в более просторную комнату, и промаршировали внутрь. "Ты только что прошел точку не возвращения," сказал мне Майкл Брюс. "Теперь ты в деле, не важно каком."
Дуглас проследовал за нами. Он воткнул четверо наушников в стенной штекер, а затем растянул из них провода, пока они не добрались до микрофона. Он передал каждому из нас по наушникам. В наушниках слышался пустой электронный гул.
Я сел на стул. Свет в нашей комнате был тусклым, и аппаратная также была во мраке. Все что мне удалось бы разглядеть за стеклом так это микроскопические разноцветные огоньки мигающие в тоннах оборудования, и серые фигуры Ричардсона и остальных техников.
Комната, в которой мы находились была не похожа на уменьшенный гимнастический зал.
Она была длинная и высокая, и обладала исполнительским чувством: вы должны были что-то делать здесь, это не была комната для отдыха или комната для техников. За нашими спинами было несколько лампочек мягкого света, но все остальное пространство утопало во мраке. Помещение располагало к пению. Ярко освещенный офис может прекрасно подходить для секретарского фонда, но тяжело отказаться от своих задержек и попробовать создавать музыку в центре флюарисцентного яркого света. Пол был покрыт грязно-желтым ковром. За нами распологалась похожая на бар мебель в виде буквы U, в центре которой было установлено несколько дополнительных стульев, провода, и электронные приборы. Наверно мы занимали только одну пятую комнаты. Длинное пространство за нами, как я уже сказал, делало эту особую студию подходящей для эфекта эхо. На стойке для музыкальных черновиков перед нами было несколько листов написанной ручкой лирики Элиса, которая, когда она будет опубликована и зарезервирована, возможно принесет большой доход издателю, компании Ezra Music. Ezra было отчеством Гордона."Вы слышите меня?" спросил голос Ричардсона в моих наушниках. "Все меня слышут?"
Я кивнул головой. Я посмотрел налево. Все остальные тоже кивали головами.
"Отлично, я сделаю для вас один прогон," сказал голос Ричардсона. "Всем просто расслабится. На этот раз, только слушать."
Загремела песня "Hard Hearted Alice". Насколько хорошим было качество звука в аппаратной, оно не могло сравнится с эффектом который теперь я слышал в наушниках. Музыка наполнила мою голову. Любое сложное
изменение в голосе Элиса, или в инструментах, было усилено в тысячу раз. Внезапно, голос Элиса зазвучал сильнее, увереней и профессиональней. У меня пересохло во рту. Я посмотрел через стекло. Фигуры за консолью тянулись к кнопкам и тумблерам. Песня закончилась."О кей, мы можем сделать прогон, пожалуйста?" спросил Ричардсон. "В песне есть два куска, где я хотел бы чтобы вы спели вчетвером. На записе, вы услышите как Элис поет припев: 'жестокий Элис, чего мы хотим, жестокий Элис, что ты хочешь увидеть.' Слово 'увидеть' спето фальцетом, протяжно. Припев повторяется дважды. Я хочу, чтобы вы спели его дважды, на пару с голосом Элиса. Я хочу чтобы это звучало как гармония из пяти частей. Все поняли?"
Майкл Брюс шагнул к микрофону и заговорил. Его голос появился у меня в наушниках. "Это 'жестокий Элис, чего мы хотим, жестокий Элис, что мы хотим увидеть'?" спросил Брюс.
"Нет, Майк," сказал Ричардсон. "Последняя строчка 'что ты хочешь увидеть.' Она меняется. Сначало 'что мы хотим,' а потом 'что ты хочешь увидеть.'"
Остальные придвинулись к микрофону. Я поднялся со стула и встал рядом с ними. Я не знал, насколько близко я должен быть к микрофону, или насколько громко я должен петь. Я чувствовал себя полным дураком, не забывая о строчках "чего мы хотим" и "что ты хочешь увидеть" , но в тоже самое время, я почувствовал сердцебиение и нервозность. Насколько дружески все это ни было, это все еще был бизнесс, и никто не забывал об этом. Под раскрепощенностью скрывалась неоспоримая мысль, что в успех этого альбома было вложено несколько миллионов долларов.
"Давайте попробуем," сказал Ричардсон.
Мое горло превратилось в высушенный солнцем цемент. Три певца рядом со мной потягивали баночное пиво, чтобы увлажнить свои голоса. У меня была мысль сходить к холодильнику чтобы взять себе баночку, но потом, песня зазвучала в моих наушниках.
Все четверо все еще стояли. Я посмотрел, двигается ли хоть кто-то или притоптывает в такт музыки. Никто. Должно быть, мы были похожи на четверых мужиков ждущих автобуса. За 10 секунд до нашей партии, остальные трое нагнулись ближе к микрофону, и я присоединился к ним. Мы посмотрели друг другу в глаза, и начали качать своими головами, для того чтобы сохранить время. Потом, на пленке просто запел одинокий голос Элиса, мы все вступили:
Жестокий Элис,
Чего мы хотим,
Жестокий Элис,
Что ты хочешь увидеть -- eeeeeeeeee ...
Я не мог услышать своего голоса. В моих наушниках звучало пять голосов: Элис на пленке, и мой
голос, голоса Брюса, Долина, и “живой” голос Элиса. Но все это было настолько громко, и происходило так быстро, что я не мог различить свой голос, чтобы понять попадаю ли я в тональность, или, пою ли я слова в нужных местах. Или, вылетает ли вообще хоть что-то из моей глотки.Прозвучал длинный инструментальный кусок, а потом, вновь началось переглядывание и кивание головами. Мы спели свою вторую партию, и Ричардсон вырубил запись.
"Это," прозвучал голос Джека Ричардсона в наушниках, "лучшая гармония из пяти партий которую я когда-либо записывал."
Я просиял. Возможно, после этого я запишу свой альбом “Мистер рок-н-ролл”. Я посмотрел на остальных троих. Они смеялись. Ричардсон пошутил.
"Послушайте," сказал Ричардсон. Дуглас нажал кнопку, и в наших наушниках зазвучала запись.
Мы были ужасны. Запыхавшиеся слова, небрежные фразы, и плоский, атональный голос, который звучал совсем не похоже на меня
."Привет, Я парень Раболепие," сказал Майкл Брюс.
Элис говорил в микрофон. "Нельзя ли немного прибавить звук наших голосов в наушниках, и побольше эхо?" спросил он. Ричардсон кивнул головой, а Дуглас потянулся к пульту.
"Поехали снова," сказал Ричардсон.
Мы сделали еще дубль. Предложение Элиса помогло нам лучше услышать то, что мы делаем; когда уровень громкости был уменьшен, а "живая" громкость увеличена, я мог бы распознать отдельные голоса. Но это все еще было похоже на прослушивание пластинки. Только потому что я мог иденцифицировать свой собственный голос, это еще не означало что я мог бы делать с этим все что-угодно. Теперь, я мог бы сказать когда я ошибался, но у меня не получилось бы распознать, идет ли мой голос через наушники или он идет из моего рта. Просто казалось, что звук в наушниках будет частью фона, и даже не смотря на то, что я знал, что я слышу это в определенный момент, когда я пел это, связь все еще была не правильной. Я занимался тем же, что мне приходилось
делать всю свою жизнь: я пел под запись. Но на этот раз, один из голосов на записе был плохим голосом, и так уж получилось, что это был мой голос. Однако, не смотря на то, что подсознательно я понимал это, эмоционально, я не смог бы принять этого. Часть меня самого стойко верила, что когда мой голос прозвучит в наушниках, он может быть несколько расстроен; но если не брать в рассчет мой рот, это было просто прекрасно. Что-то творилось между моим горлом и наушниками, и я начал затаивать подлое подозрение, чему виной было мультифункциональное оборудование студии Record Plant.К счастью для меня, я был не единственным кто звучал угрюмо. При повторном прослушивании, я сосредоточился главным образом на своих ошибках, но я мог слышать и другие голоса для того чтобы сознавать, что их пение далеко от идеала. Рядом с нашей дрожащей гармонией, голос Элиса на пленке звучал словно Beverly Sills. Конечно так было потому что Ричардсон потратил более трех часов когда Элис записывал свои вокалы для песни длящейся 4 минуты
15 секунд: для того чтобы исключить ошибки. В результате получилось, что Элис, который среди рок-н-ролльных певцов имел репутацию распутного поставщика какофонии, похоже имел мягкость симфонии, когда его записанный голос раздавался в наших наушниках, и когда мы напрасно пробовали соревноваться с ним.Снова и снова, Ричардсон заставлял нас петь строчки. Я потерял счет времени. Внезапно, в комнате, где работал кондиционер, стало очень жарко, и мою рубашку начал пропитывать пот. Когда я наблюдал как записывается Элис, похоже, что темп был очень свободным, почти расточительным. Теперь это было похоже на захватывающий баскетбольный матч. Мы заканчивали петь два куплета, лента останавливалась, Ричардсон говорил, что уже лучше, но не достаточно хорошо, и мы слышали как лента шумит отматываясь назад. Джек Дуглас остановит запись за 10 или 15 секунд до нашей партии, и мы сделаем это снова. Сначало, я сдерживал свой голос, опираясь на теорию, что если я испорчу запись, я должен молчать об этом; тогда мне было наплевать на это, это проблема Ричардсона, если ты собираешься что-то сделать, делай, и я начал петь словно я реву пьяным голосом "The Star Spangled Banner" в бейсбольном парке. Становилось даже весело. Как-только я увидел, что остальная троица не обращает на это свое внимание, что они понимают, что Ричардсон заставит нас сделать это как надо, у меня также появилась возможность несколько расслабится.
В какой-то момент Ричардсон сказал, что в аппаратной позвонили Майку Брюсу, так что нам придется сделать перерыв. Я очень хотел выпить пива, и когда я пошел за Брюсом к двери, я чуть было не оторвал себе голову т. к. забыл снять наушники. Когда я вернулся, Элис разговаривал с Бобом Долином.
"Ну же, Боб, пожалуйста?" сказал Элис. "Пожалуйста? Всего разок? Ты знаешь, что я хочу услышать. Сыграй это еще раз."
"Ух, Элис, я не хочу играть это," отвечал Долин, который обладал чувствительностью и артистическим темпераментом концертного пианиста, вместо обманчивого впечатления волосатого клавишника самой сознательно омерзительной рок-н-ролльной группы в мире.
"Лишь разок, и я оставлю тебя в покое," сказал Элис.
"Хорошо," ответил Долин. "Один раз." И он подошел к пианино в студии и исполнил тему из "Капитана
Kangaroo."Вернулся Брюс, и мы снова надели свои наушники. "Джентельмены," сказал Ричардсон, "позвольте нам продолжить." Песня началась, и Элис случайно уронил на пол коробку конфет. "Я пою лучше, когда не роняю свой Good 'n Plenties," сказал он. Он поднял белую карточку, которая упала с конфетной коробки. "'Что пробирает быстрее, жара или холод?'" прочел он. "Подумайте над этим, пока мы поем эту песню."
Подошли наши строчки, и мы спели их.
Элис вновь прочитал надпись на карточке. "'Жара,'" сказал он, "'потому что ты можешь поймать холод.'"
Мы начинали не так уж ужасно звучать вместе. Постоянные повторы дали нам шанс попробовать новые способы справится с голосами друг друга, и это похоже начало срабатывать. Элис, Брюс, Долин пытались помочь мне. Они приводят в порядок свои голоса чтобы смешать их с моим, и в результате, со следующим прогоном, гармонии начали звучать все более музыкально. Я чувствовал себя все увереннее. Сначала, я получал все критические комментарии от Ричардсона или Дугласа шедшие только в мой адрес; их голоса вмешивались в пение и взрывались в моих наушнках, и я был испуган каждым новым наблюдением текущих недостатков выступления. Но через какое-то время, я понял, что мы все подключены к одному интеркому, и продюсеры также давали советы остальным трем певцам. В конце концов, я был такой не один;
может быть я пел не так уж плохо, так-то вот. Я распевал и просто пытался справится со своей нервозностью, когда в наушниках появился голос Джека Дугласа."Кто-нибудь из вас знает, кто из вас крайне безлик на последнем слове?" спросил он. Он говорил о протяжном слове "быть," которое заканчивалось высоким, пронзительным фальцетом.
Установилась мгновенная тишина. Все четверо посмотрели друг на друга. Все молчали. Я знал, что каждый раз, когда мне приходилось тянуться к этой трудной, веселящей ноте, я терял ход своего голоса, и лишь надеялся, что справлюсь с остальными по мере затухания фальцета.
"Как вы думаете, кто из вас так поет?" спросил Дуглас.
Я поднял свою руку и помахал ею фигурам за консолью, через окно в темной аппаратной. "Я догадываюсь," сказал я.
"Потом вернись немного на фальцет," сказал Дуглас. "Когда ты дойдешь до последнего слова, пусть твой голос затихнет. Не сражайся за создание ноты."
Я знал, что у меня нет причины растраиваться, что я должен был быть готов к такому моменту, и еще хуже. Все в студии знали о том, что я никогда не записывался прежде, и что я работал как любитель который, по-видимому, портил партии песни. Тем не менее, я чувствовал себя беспокойно. Для того чтобы скрыть свою слабость, я достал из своего заднего кармана пачку бумаги, и притворился, будто я записываю замечания, подтверждая свою роль как аутсайдера, репортера, который был выше всей этой глупости. Но после нескольких секунд, я качал своей головой, кидал записки на ковер, и пинал пустую пивную банку по комнате. Остальные три певца засмеялись, и отступили от микрофона.
"Ручка круче меча," сказал Майк Брюс.
Элис подошел и протянул свою руку над моей головой. "Давай послушаем это для конкурента № 1," сказал он. "№ 1 в Кливленде это ..."
"Что?" спросил Майк Брюс. "Нет названия для кокурента № 1? Прошу прощения, Боб ..."
"Как я могу снова попасть домой?" спросил я.
В наушниках появился голос Ричардсона: "Ты облажался в Большом Яблоке, после того как ты рассказал всем своим друзьям, чем ты будешь заниматься."
А потом появился хорошо знакомый звук пленки перематывающейся на начало песни "Hard Hearted Alice." Мы возобновили работу. На этот раз, я перестал петь в тот момент, когда началась последняя фальцетная фраза. Когда пленка перематывалась назад, остальные трое певцов обсуждали, в какой тольнальности они должны петь, в "Ди" или в "E"; Я не понимал в чем собственно разница, и просто попытался соревноваться с их голосами, и следовать за ними. В конце концов, Ричардсон был доволен. Он позвал нас в аппаратную и прокрутил песню. Потом, он послал Брюса и Долина записать еще несколько гармоний; моя партия была записана в конце дня, когда я работал над второй песней.
Элис и я сели на тахту в аппаратной, и наблюдали как остальные двое записывали свою новую партию. Засверкал зуммер телефона. Дуглас ответил на звонок, потом прикрул своей рукой телефонную трубку и спросил, "Элис? Ты ждал звонка от парня по имени Robert W., с радио NBC? Он говорит, что должен взять у тебя интервью."
"O, да," ответил Элис. "Я поговорю с ним здесь." Настало время, когда Элису было нужно оторваться от студийного бизнесса, и войти в свою роль шикующей супер звезды. Он подошел к телефону.
"Привет, старик," сказал Элис. "Привет ... Роберт Ви.? ... Ты слышишь меня? ... Это Элис Купер, говорю с тобой из Пуэрто Рико ... Да ... мы ловим акул, старик ... Больших акул, потому что, в качестве наживки, мы используем тунца ... ты в курсе, как трудно отсюда дозвонится в Штаты? ... на соединение ушел целый час ... Да, это замечательно ... много
солнца ... очень милый океан ... мы находимся на таком красивом корабле ..." Никто не смеялся в аппаратной когда Элис, на Манхеттене, рассказывал слушателям радио NBC как прикольно быть богатой звездой, ловить рыбу с побережья Поэрто Рико. Все это была чать игры; все понимали это.День начинался медленно. Была проблема с частью оборудования, и из зала другой студии прикатили новую машину. Ричардсон потратил несколько часов с Брюсом и Долином; время, которое казалось летело так быстро, когда я записывался,
тянулось так медленно. Я знал в чем причина: я фальшивил. Мне пришлось прочувствовать запись альбома, и теперь, я не смог бы тусоваться по студии и смотреть как другие делают это. Это было ирационально, но я начал обижаться на каждый фут прокручиваемой пленки с записью моего голоса. Я заметил, что Элис исчез. Я обнаружил его в заднем офисе студии Record Plant, он смотрел еще один портативный телевизор. Я сказал ему, что мне пришлось задавать темп и волноваться с того момента как мы перестали записываться. "Я знаю," ответил он. "Мы все проходим через это. Не стоит находится там, если ты не работаешь. Вот почему я вернулся сюда. Плохо, когда ты смотришь на часы и заставляешь себя нервничать и ждать когда вновь подойдет твое время. Лучше уйти куда-нибудь и ждать, пока они не позовут тебя."Во время затянувшегося времени наладки оборудования, я сел с Ричардсоном и распросил его о его работе. Я сказал ему, что был удивлен степенью четкости которую он требовал в процессе записи. Я спросил его зачем тратить по три – четыре часа на 30-ти секундную фразу; как он считает, какой процент подростковой аудитории заметит разницу между первой и последней версиями, на которое он потом тратит по несколько часов?
"Нулевой процент," ответил он. "Если ты хочешь поговорить об этом. Я имею ввиду, что никто не станет писать письма в рекорд компанию и жаловаться на интонацию элисовского голоса на какой-то фразе. И никто не станет писать письма о припевах, которые вы отрабатываете, даже если я оставлю ваше пение во второй или третьей версии. Я не жду, что люди услышат подобные различия. Это не их работа. Но я могу услышать различия. Это моя обязанность. Я пытаюсь дать альбому общее звучание, и то, как ты делаешь это, полностью убеждаясь что ты получаешь то, что хочешь, на каждой части каждой песни. И это не обязаельно означает, что ты ищешь традиционный безупречный голос. В работе с Элисом, все почти наоборот. Ты помнишь как вчера, я сказал ему, что хватит косить под Джека Джонса? Я не шутил, понимаешь. Работая с Элисом, я ищу очень грубое, сырое, примитивное звучание. Мы потратили все эти часы для того чтобы добится этого звучания. Когда я заставляю его спеть куплет еще раз, все может звучать очень хорошо т. к. он звучал слишком хорошо, в обычном понимании. Мы хотим создать впечатление, что Элис только что вошел в студию и записал порочную, пахабную рок-н-ролльную дорожку, а потом, вышел. Но на это уходит масса времени, чтобы создать такое впечатление.
"Даже не смотря на то, что люди которые покупают пластинки не в состоянии расслышать отдельные компоненты песен, я могу их услышать. В этом смысле, я действительно записываю альбом для самого себя, а не для коллег по производству и инженерной работе. Конечно, наступает такой момент, когда ты должен принять решение о окончании оплаты студийного времени. Вот когда ты решаешь, что на самом деле могут услышать и почувствовать покупатели пластинок. Это всегда игра. Мне приходится решать до каких пор работать, когда встает вопрос о отчислениях на производство пластинки, скажем, 20 000 или
30 000 USD."Вот почему в студии необходимо сочетание раскованности и дисциплины. В какие-то моменты мы вынуждены не спешить, потому что у нас ничего не получится если музыканты грубы и резки из-за того что мы слишком напрягаем их. Но мы ни в коем случае не можем тратить слишком много времени. Это слишком дорого, и у нас есть конкретная дата, когда пластинка должна поступить в продажу, и мы просто не можем позволить себе разбазаривать студийное время. Какой бы имедж не хотела группа Alice Cooper создать в своем сценическом шоу, это прекрасно, это их дело. Но моя обязанность записать пластинку, и они понимают это. Ты помнишь Брайяна Кристиана, не так ли?"
Кристиан был инженером на альбоме Killer. Я встречался с ним в Чикаго, в тот же день, я впервые встретился с группой, когда они записывали "Dead Babies." Кристиан был отвратительно выглядящим человеком, который предпочитал носить почти короткую стрижку и спортивные футболки Banlon. Он был скорее похож на Дика Баткина чем на весьма важную персону в мире рок-н-ролла.
"На три дня," сказал Ричардсон, "Брайян Кристиан не смог бы заставить себя назвать Элиса “Элисом”. Он не смог бы назвать мужчину “Алисой”, он просто не мог бы открыть свой рот. Он постоянно говорил 'эй, ты,' или 'скажи певец,' что угодно, но только не “Элис”. Но потом, Брайян понимал, что Элис профессионал, что Элис знает, что мы пытаемся сделать в студии, и с этим все было в порядке."
Где-то в обед, в студии появился двадцатилетний юноша по имени Ричард. Ричарда сопровождали две девчонки. Отец Ричарда был владельцем крупного нью йорского универмага, и Ричарду пришлось использовать свое положение для обеспечения товарами и другими подарками как средство достижения близости к группе Alice Cooper. Теперь, большинство участников группы считало Ричарда немного больше чем мужика группиз; Ричард тусовался, и приводил девочек, которыми он хотел произвести впечатление, и влезать в разговоры, и в основном быть вездесущим, вертлявым и повелительным. Персонал офиса компании Alive Enterprises считал его докучливой чумой, и боялся звука его голоса по телефону. В последнее время, Ричард начал посылать в офисы Alive своих друзей, для того чтобы заказывать халявные пластинки на имя Ричарда. Персонал офиса начал отписывать этих людей, но Ричард не понял намека. Сегодня вечером, он притащил своих двух девчонок в маленький офис где Элис смотрел телевизор. Элис кивнул в знак приветствия, и затем попытался вернуться к телевизору. Но Ричард хотел поговорить. Все разговоры Ричарда были о группе, и рекорд сессиях
, и какого гитариста по мнению Ричарда накололи с авторством на альбоме, и какой другой гитарист по мнению Ричарда получил незаслуженное авторство, и какие песни по его мнению были менее хороши. По видимому Ричард не замечал, что его аудитория не желала выслушивать его монолог. Даже две девчонки начали терять интерес. Ричард все болтал и болтал и затем он сказал, "Может быть завтра я заскочу к тебе на квартиру, Элис.""Ну, я не знаю буду ли я там," ответил Элис.
"Замечательно, я позвоню тебе утром, чтобы разузнать," сказал Ричард.
"Да, хорошо," сказал Элис. "Только вот, я дал бы тебе свой номер, но я не знаю его. Я никогда не звоню туда, и у меня очень плохая память на такие вещи."
"Все в порядке, у меня уже есть твой номер," сказал Ричард. "Синди дала его мне." Его девушки сказали, что становится скучно, что они слышали о том, что Элтон Джон в городе, и что они хотели сходить в заведение Max's Kansas City. Ричард и девушки вышли из офиса. Элис посмотрел им в след.
"Лучше бы Синди дала ему не тот номер," сказал Элис. "Он такой н-е-с-н-о-с-н-ы-й. Мне приходится любезничать с людьми которые мне не нравятся. Хотел бы я быть грубым. Я чувствовал бы себя гораздо лучше если бы я мог сказать людям, что я не могу себя сдерживать, просто отвалите от меня."
Ричардсон все еще находился в студии. Вошла Gail Rodgers, личная секретарша Шепа Гордона, она несла серые папки для Элиса и Майкла Брюса. На лицевой стороне папок были наклейки, напечатанные на электрической печатний машинке:
Westheimer, Fine, Berger и Компания.
Бухгалтеры ревизоры
Alice Cooper Inc. Финансовый отчет.
В дополнение прилагался отчет о текущем финансовом положении Элиса и Брюса, от Шепа у Гейл имелось послание для Ричардсона и Дугласа. На день или два в студию приедет Лайза Минелли, для того чтобы записать быстрые подпевки с Элисом. Стоит надеятся, что СМИ были информированы; они наняли фотографов, а фотографии награжденной Оскаром Миннелли поющей с известным извращенцем Купером будут разосланы во все газеты мира, таким образом обеспечивая эту фразу альбом Muscle of Love засядет в мировом сознании еще даже до того как пластинка попадет в магазины. Но Pointer Sisters не смогут приехать в Нью Йорк, как сообщила Гейл; они согласились исполнить подпевки для альбома, но достаточно долго не смогут выехать из Лос Анжелеса для того чтобы приехать в Record Plant. Так что Гордон решил, что Ричардсон и Дуглас должны тащить
пленки в Калифорнию, и заполучить там Pointers на пару песен в студии, а затем быстренько вылететь в Нью Йорк, проведя еще одну дневную сессию в Record Plant.Я забыл пообедать, и к 12:45 дня, когда Ричардсон послал меня и Майкла Брюса в большую комнату записывать подпевки на песне "Woman Machine," я устал и был голоден и измучен постоянными прогонами через динамики в аппаратной. Но как только мы надели свои наушники, волнение вернулось. В аппаратной набилось еще больше народу из персонала куперовского офиса, и из примыкающих студий. Тахта, кресла и стулья были заполнены, а также оккупирована большая часть стоячего места. После
обеда, когда мы спели партии на песне "Hard Hearted Alice", аппаратная опустела, освобожденная для Ричардсона, Дугласа и нескольких работающих техников. Отсутствовало чувство присутствия аудитории. В течении полудня и вечера, пока записывались остальные подпевки, мне пришлось убедить себя, что было бы глупо нервничать. В конце концов, ошибки слышались в динамиках аппаратной постоянно, эти люди привыкли выслушивать их. Просто расслабься и пусть будет весело. Но сейчас, с аппаратной заполненной зрителями, мне и мысленно не удалось бы расслабится, или быть голодным, и т. д., но остается фактом, в течении следующих нескольких минут, я должен был спеть перед толпой.Мы ждали инструкций от Ричардсона. Майк Брюс сидел на стуле перед микрофоном, читал подростковый журнал под названием Spec, с вопрошающим заголовком, "Что будет, если вы пригласите Элиса к себе домой?" В комнату вошел Элис, неся свой экземпляр финансового отчета. "Я лишь хочу чтобы вы двое Карузо знали, что я отказываюсь от последнего шоу наблюдать
как вы поете," сказал он. Он поднял финансовый отчет. "Однако, ты читал это, Майк?" спросил он. "Что это за пункт касательно гастрольных расходов: 4000 USD, пеницилин для Нила?" Потом, он вновь уселся на кушетку в аппаратной и стал наблюдать."Послушайте это еще разок," сказал голос Ричардсона в моих наушниках. "Вы двое поете одну и ту же партию четыре раза. Опять же, она заканчивается на достаточно высоком фальцете, так что Боб, ты можешь разрешить Майку самому спеть последнюю фразу. Запись пошла."
Наша партия должна быть записана, как и в "Hard Hearted Alice," над сольной партией которую Элис уже записал неделей раньше. Вот такие строчки:
O, женщина машина,
O, женщина машиииннннааа,
O, женщина станок,
O, женщина стааанннооокк ...
Во время песни припев появлялся четыре раза. Когда мы ждали сигнала Ричардсона, Брюс разогревался. Он неоднократно пел припев, без инструментального сопровождения. Он повернулся ко мне и начал кивать своей головой, вынуждая меня поупражняться вместе с ним. На его лице застыла сценическая улыбка. Он продолжал кивать и петь, но меня беспокоили люди в другой комнате, и я не хотел присоединяться. В конце концов, я поймал момент, и мы начали петь вместе. Без музыкального сопровождения, мы звучали как полночные дворовые плакальщики. "Не беспокойся о них," сказал Брюс. "Просто смотри на меня, мы можем спеть наши слова вместе." Мы упражнялись около 5 минут. Ричардсон разрешил нам тренироваться без пленки пока не услышал нас в аппаратной, он решил, что мы готовы к записе.
Элис просунул в дверь свою голову. "Давайте вернемся завтра и мы вырвем шипы из наших," сказал он.
Вступили инструменты. Я продолжал пялится через стекло, на всех людей смотрящих в ответ. Кто-то дотронулся до моей руки. Это был Майк Брюс. Он показывал мне знаки смотреть на него, и забыть о зрителях. Он снова кивал головой и улыбался, поддерживая ритм песни. Мы вступили на полтакта раньше, он поднял свои брови, намекая на то, что нужно перевести дыхание и начать.
Как и в случае с темой "Hard Hearted Alice," инструментальная партия была слишком громка для меня для того чтобы услышать свой собственный голос. Я посмотрел на Брюса. По всей видимости, у него была таже самая проблема, и ему пришлось поднять свои большие пальцы вверх под свои наушники, и заткнуть свои уши. Так поступил и я, и это помогло; мои пальцы заглушали достаточно музыки чтобы я смог услышать себя, но в тоже самое время я мог услышать голос Элиса записанный на пленку и спеть вместе с ним. Брюс хотел встать со своего места для того чтобы дать мне руку. Он убеждался в том, что он осторожно произносит каждое слово припева, излишне подчеркивая движения своего рта, так что я смог бы успевать за ним и не поддаваться искушению петь все бысрее, или стесняться и обращать на них свое внимание.
Когда мы закончили работу в первый раз, Ричардсон сказал, "Не плохо. Будьте уверены, вы не упускаете последний слог каждого слова в каждой строчке. Майк, уверен, что ты растягиваешь второй слог
каждый раз в слове 'машина'. Я скорее заставлю тебя переделать это, чем укорочу. Майк поет "O, женщина машшшииинннааа, или, женщина машиииииииииииииина.' Смотрите друг на друга, так чтобы вам закончить одновременно. У вас есть еще какие-то вопросы?"У нас не было вопросов.
"
Послушай, Боб," сказал Ричардсон. "Пока мы остановились на минуточку, почему бы тебе самому не спеть мне припев, без Майка? Я хочу услышать тебя.""Без единого инструмента?" спросил я.
"Верно," ответил Ричардсон. "Я хочу услышать как ты поешь слова."
Я вновь взглянул в аппаратную. Никто не ушел; они все смотрели через стекло.
"В любое время," сказал Ричардсон.
Я перевел дыхание. Закрыл свои глаза. "O, женщина машина, o, женщина машиииинннааа ..." Мой голос прозвучал в наушниках. Без инструментов, и без сопровождающего меня голоса Майкла Брюса, это прозвучало уязвимо и с дрожью. "Ты уверен, что я должен сделать это?" спросил я.
"
Повтори это," сказал Ричардсон. "Все замечательно." Кажется, в аппаратной никто не засмеялся, но потом, там было темно, они должны были подпрыгивать вверх и вниз и хлопать своими бедрами, для того чтобы я заметил.Брюс снял свои наушники, и он показал мне сделать тоже самое. Он увел меня в угол студии, подальше от микрофона.
"Не робей," сказал он. "Послушай, ты должен послушать нас на наших первых альбомах. Не думай о стоящих там людях. Они все занимались этим не один год, и они знают как это делается. Просто слушай голос Элиса на пленке, и смотри на меня, и все будет нормально."
Мы вернулись к микрофону и надели наушники. Началась песня, и опять все началось весело. На этот раз, очень смешно; было уже поздно, а я находился в студии 12 часов без еды, так что я нетвердо стоял на ногах и был немного пьян, и это было возбуждающе. Я и Брюс начали стучать своими ногами по ковру чтобы уловить размер, и потянуться к микрофону только на последней секунде, и меня перестало волновать звучу ли я глупо, и я сосредоточился на оттяге. Я всего один раз посмотрел в аппаратную пока мы пели, и Элис стучал своим кулаком по дивану чтобы вместе с нами отбивать такт. Девушка, которая пришла оторвавшись от просмотра другой сессии, танцевала, рядом с дверью в аппаратную, где было посветлее, и я мог видеть, что она подпевает мне и Майклу. Я начал надеяться, что Ричардсон продолжит искать ошибку, так что нам придется заниматься этим всю ночь.
Но задолго до этого, его голос появился в наушниках. "О кей," сказал он. "Милая работа. Войдите и послушайте это, а потом все могут идти домой."
Мы послушали запись, и черт меня подери, если это не звучало как рок-н-ролльная пластинка. Я попытался перехватить взгляд Ричардсона, чтобы понять скажет ли он хоть что-то о желании продюсировать мой альбом “Мистер Рок-н-ролл”, но он делал пометки в своем списке. Когда он поднял свои глаза, то сказал только одно, "Всем, доброй ночи."
"Давай возьмем такси," сказал Элис. "Дай мне сначало позвонить Синди, чтобы она могла впустить меня."
Он сказал Синди что будет дома, и что у него снова не будет своих ключей. Какое-то время он слушал, затем опустил телефонную трубку и сказал мне, "Синди хочет знать, нравится ли тебе теперь быть поп звездой."
Я сказал, что это было замечательно, просто замечательно, и что я конечно же ждал, что меня изнасилует любая женщина шатающаяся по аллее Парк Лэйн, когда сегодня вечером я возвращаюсь домой.
Элис передал это Синди, затем, повернулся ко мне и сказал, "Она говорит, что ты ее любимая поп звезда, и она желает быть первой."
На этот раз, я был единственным, кто потягивал виски в такси по дороге назад.